http://trof-av.narod.ru

На страницу "Библиотека"......

На Главную страницу .....

Жупел Сталина
Беседа журналиста А.Сабова с историком Ю. Жуковым
«Комсомольская правда», № 5, 6, 12, 13, 14, 16, 19, 20 и 21 ноябрь 2002 года  

Возможно, эту публикацию следовало бы назвать чуть по-другому — “Жупел Сталин”. Поясню разницу, которая мне открылась не сразу. Жупел Сталина — это что-то вроде огородного чучела, которое сделали довольно похожим на него (по-русски жупел — это и есть пугало, а в этимологии слова — адская сера, которой стращали грешников). А жупел Сталин — это то, что он сделал из себя сам. Первый жупел давно и свободно распространяется по миру целыми армиями идеологов, политологов, пропагандистов, публицистов да и немалым числом историков, знающих лишь то, что им доступно знать. А второй жупел наглухо сокрыт в архивах, куда в полной мере не смог получить доступа еще ни один историк ни советского, ни постсоветского времени.

Впрочем, наш долгий разговор с историком Юрием Николаевичем ЖУКОВЫМ — про оба сталинских жупела, из которых нам поневоле приходится довольствоваться только одним.

“Новые историки” видят все исторические жупелы немного по-другому, чем “старые”. Когда двенадцать стран ЕС однажды договорились создать единую историю Европы, чтобы навсегда избавить своих будущих граждан от предвзятых суждений друг о друге, это вылилось в академическую “битву народов”. Немцы потребовали от своих соседей изъять из школьных учебников “варваров в звериных шкурах, от рук которых пал цветущий Рим”, — нет, сказали они, наши предки готы разрушили дряхлую империю, которая давно сковывала развитие покоренных народов, уже поэтому они принесли Старому Свету новую культуру, влили в него свежую кровь…

И так почти в каждой стране, где “новые историки” берутся за разборку ржавых снарядов, не дожидаясь, пока рванет склад. А к этому идет. Все т. н. исторические исследования периода “холодной войны”, заявляет, например, американский историк Д. А. Гетти, это “продукты пропаганды”, которые бессмысленно критиковать, бессмысленно исправлять по частностям. Лучше все начать с чистого листа. Арч Гетти так и делает: дотошно перепроверяет политическую историю СССР и США в российских архивах.

Знакомясь с документальными первоисточниками сталинского времени, он и сделал открытие, которое привело к настоящей публикации. Д. А. Гетти во всеуслышание объявил, что зловещему 1937 году предшествовал примерно трехлетний период либеральных сталинских реформ. Более того, что именно неудача этих реформ привела к репрессиям, которые несправедливо назвали “сталинскими”.

Сталин — либерал? В голове не укладывается. При той полноте власти, которой обладал “вождь всех времен и народов”, почему же он не довел свои реформы до конца и сбился на кровавое диктаторство? Что в действительности произошло с нами в 1937 году, который, видимо, никогда не перестанет аукаться? Наконец, когда же наши историки, не важно, “старые” или “новые”, разберутся в том, какое завтра мы прожили вчера?

— Да, действительно Арч Гетти совершил открытие, — считает ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН Юрий Николаевич Жуков, — но, поскольку эта тема для него лишь сопутствующая, он просто застолбил ее для науки.

И Юрий Николаевич показал документ, который сам обнаружил в архивах.

Это образец избирательного бюллетеня по выборам в Верховный Совет СССР первого созыва. В окончательном варианте, который этот бюллетень приобрел ко дню выборов 12 декабря 1937 года, в нем остался только один — безальтернативный, как мы сказали бы сегодня, — кандидат от партии и комсомола. Однако вплоть до июня 37-го года все еще предполагалось, что выборы пройдут на альтернативной основе, то есть наряду с кандидатом от партаппарата рабочие и служащие какого-либо завода могли бы выдвинуть своего кандидата, а колхозники — еще одного. Но прошел бы только один из троих, в бюллетене так и написано: оставить ОДНОГО кандидата — остальных вычеркнуть.

Ну а вдруг избиратели 37-го года дружней всего вычеркнули бы именно представителей правящей партии в однопартийной стране? Если бы миллионы таких бюллетеней извлекли из урн, какой разразился бы гром: партия осталась без власти! Но, может, это всего лишь популизм по-сталински? Однако Юрий Николаевич возразил:

— Сталин хотел другого: вообще отстранить партию от власти. Поэтому и задумал сначала новую Конституцию, а потом, на ее основе, альтернативные выборы. По сталинскому проекту, право выдвигать своих кандидатов наряду с партийными организациями предоставлялось практически всем общественным организациям страны: профсоюзам, кооперативам, молодежным организациям, культурным обществам, даже религиозным общинам. Однако последнюю схватку Сталин проиграл и проиграл так, что не только его карьера, даже жизнь его оказалась под угрозой. Однако так ничего не понять, давайте с самого начала.

— Давайте, — согласился я и включил диктофон.

— Однозначно — на Троцком. Троцкий, Зиновьев, Бухарин — вот были три наиболее реальных претендента занять то положение в стране, которое номинально еще занимал Ленин.

— Видимо, в глазах соратников Сталину сильно повредило “Письмо �� съезду” с весьма нелестными характеристиками Ленина?

— Я не стал бы так однозначно трактовать это письмо. Нельзя забывать, что у Ленина были два инсульта, которые не могли не отразиться на его психике и системе мышления. Так что это письмо написано уже “другим Лениным”. Он, ко всему прочему, не писал, а диктовал: скажет фразу, отдохнет, потом снова скажет, подчас забыв, что сказал до этого.

Он был в таком же состоянии, в каком Сталин оказался с декабря 1950 года. Мне пришлось держать в руках записку, отправленную в это время на имя Маленкова, который в его отсутствие руководил работой партии. Удивляет уже форма этой записки: в Крыму, на даче у Сталина, не нашлось листа чистой белой бумаги. Он разорвал красную папочку ЦК и на одной ее половинке написал несколько слов. Прочитав много записок, резолюций, фраз Сталина, я хорошо знаю его почерк, размер его букв. Здесь все меняется: буквы в три-четыре раза больше обычного, почерк острый, угловатый. Так бывает, когда у человека дрожит рука и он пишет, придерживая ее другой рукой. Но еще интереснее содержание записки: Вышинский должен выступить на Ассамблее ООН и поддержать аргентинского делегата по такому-то вопросу. Сталин даже не знает, что Вышинский уже выступил. Проходит неделя, Маленков получает вторую записку точно такого же содержания, разница только в порядке слов. Мало того что Сталин уже не соображал, когда нужно давать указания — не после выступления, а до, — так он и не помнит, что такое указание уже давал. Правда, Сталин перенес три инсульта и умер от четвертого.

— И все-таки почему Сталин, не входивший даже в первую тройку, победил?

— Ну, во-первых, он победил только три года спустя, в 27-м. И то не окончательно: полная власть в его руках оказалась только в 37-м, но это уже была пиррова победа.

— Как прикажете это понимать?

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Жуков Юрий Николаевич, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН. Москвич, 65 лет. После окончания Историко-архивного института работал журналистом в Агентстве печати новости. В 1976 году защитил докторскую диссертацию и занял пост заведующего редакцией истории СССР издательства “Советская энциклопедия”. Руководил созданием энциклопедий “Москва”, “Гражданская война и иностранная интервенция в СССР”, которые не утратили значимости и в наши дни. Автор семи монографий, сотни научных статей, посвященных проблемам отечественной истории ХХ века. Последняя работа — семисотстраничная книга “Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков”, вышедшая в издательстве “Терра”. Сейчас подготовил к печати монографию “Сталин и политические реформы в СССР. 1933–1937 годы”.

Ю. Н. Жуков первым разгадал загадку убийства Кирова, а также неопровержимо доказал, что в 1934–1935 годах существовал заговор против Сталина — “Дело “Клубок”, что и привело к репрессиям против Тухачевского, Корка и других известных военачальников.

(Подробнее см. справочник “Историки России. Кто есть кто в изучении отечественной истории”.)

 

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Сабов Александр Дмитриевич. Родился в 1941 году в Закарпатье. Окончил факультет журналистики Московского университета в 1961 году. Работал в газетах “Молодь Закарпаття”, “Московская правда”, с 1968 по 1981 год — в “Комсомольской правде”: заведующий отделом рабочей молодежи, редактор отдела писем, собственный корреспондент по Франции и Италии. Затем долгие годы был зарубежным корреспондентом “Литературной газеты”, работал в ее аппарате. В настоящее время — политический обозреватель “Российской газеты”.

— И Троцкий, и Зиновьев, и Бухарин состязались друг с другом фактически на одной идейной платформе, хотя и разделились на левое и правое крыло. Первые двое были леворадикалами, или, говоря нынешним языком, левыми экстремистами, тогда как Бухарин выглядел да и был скорее праворадикалом. Но о различиях их позиций я скажу потом, а пока о главном: что их все-таки объединяло? Все трое считали, что главная цель и Коминтерна, и ВКП(б), и Советского Союза — помочь в ближайшие годы организовать мировую революцию. Любым способом… Причем все это на фоне германской революции в октябре 23-го года, когда окончательно восторжествовала надежда на непобедимый союз промышленной Германии и аграрной России. Россия — это сырье и продукция сельского хозяйства. Германия — это промышленность. Противостоять такому революционному союзу не сможет никто. После “Даешь Варшаву!” — “Даешь Берлин!”, и можно посылать революционную армию на помощь революционному пролетариату.

— Поражение германской революции хоть сколько-нибудь отрезвило их?

— Нисколько. Еще и в 34-м году, уже устраненный из Коминтерна и всех партийных постов, Зиновьев все равно продолжал упрямо доказывать, что не сегодня-завтра в Германии победит советская власть. Хотя там уже у власти был Гитлер. Это просто идефикс всего партийного руководства, начиная с Ленина. И кто бы из первой тройки претендентов ни победил в борьбе за освободившееся место вождя, в конечном счете это обернулось бы либо войной со всем миром, потому что Коминтерн и ВКП(б) продолжали бы организовывать одну революцию за другой, либо перешло бы к террористическим акциям типа “Аль-Каиды” и режима типа афганских талибов.

— Правые радикалы были в этом отношении все-таки умереннее?

— Бухарин, Томский, Рыков действительно придерживались несколько иной стратегии: да, мировая революция произойдет, но произойдет не завтра-послезавтра, а, может быть, через пять — десять лет. И пока ее приходится ждать, Россия должна укреплять свою аграрную сущность. Промышленность развивать не надо: рано или поздно нам достанется промышленность Советской Германии. Отсюда идея быстрой и решительной коллективизации сельского хозяйства, которой оказались привержены и Бухарин, и Сталин. И вот примерно с 27-го по 30-й год лидерство в нашей стране принадлежит этому дуумвирату.

— А Зиновьев?

— Зиновьев уже все: сброшен с политической сцены.

— Вследствие союза Сталина с Бухариным?

— Да. Троцкий и Зиновьев, поняв, что проигрывают, объединились и дали последний бой правому крену на съезде ВКП(б) в 1927 году. Но проиграли. И с этого момента лидерами становятся Бухарин и Сталин плюс Рыков и Томский. Но именно в 27-м году Сталин начинает понимать то, что все еще не понимали бухаринцы. После неудачи революции в Китае — Кантонского восстания, — на которую возлагалось столько надежд после провала революции в Европе, до Сталина, до Молотова, еще до некоторых дошло, что надеяться на мировую революцию не то что в ближайшие годы, даже в ближайшие десятилетия вряд ли следует. Тогда-то и возникает курс на индустриализацию страны, которого Бухарин не принял. Давайте рассудим сами, кто в этом споре был прав. Россия убирала хлеб косами, которые покупала у Германии. Мы уже строили Турксиб, вторую колею Транссибирской магистрали — а рельсы покупали в Германии. Страна не производила ни электрических лампочек, ни термометров, ни даже красок. Первая карандашная фабрика в нашей стране, прежде чем ей присвоили имя Сакко и Ванцетти, называлась Хаммеровская. То есть по нынешним меркам это было что-то такое африканское. Потому и возникла идея индустриализации, чтобы обзавестись ну хотя бы самым минимумом того, что должна иметь каждая страна. На этой основе и произошел конфликт между Сталиным и Бухариным. И только с 30-го по примерно 32-й год Сталин постепенно выходит на роль лидера, что, впрочем, еще далеко не очевидно. Вплоть до середины 35-го года все они говорят о центристской группе Сталин — Молотов — Каганович — Орджоникидзе — Ворошилов, причем само это определение, “центристская группа”, в их устах звучит крайне презрительно.

— Мол, это уже никакие не революционеры?

— Подтекст совершенно ясный: изменники идеалам партии, предатели рабочего класса. Вот эта пятерка постепенно и пришла к выводу о том, что вслед за экономическим нужно решительно менять также политический курс страны. Тем более что в 30-е годы СССР вдруг оказался перед угрозой куда более серьезной изоляции, чем это было в 20-е, и поддержание старого курса могло бы эту угрозу только обострить.

— Получается, по-вашему, что приход Сталина к власти был едва ли не спасением для страны?

— Не только для страны, но и для мира. Радикальные левые бесспорно втянули бы СССР в кровопролитный конфликт с капиталистическими странами. А с этого момента мы перестали думать о мировой революции, о помощи революционерам Бразилии, Китая, стали больше думать о себе.

— Но ведь Коминтерн просуществовал еще долго!

— Только его структуры. Больше никакой роли он не играл.

— Тогда зачем его было держать?

— Как разменную монету. Которая однажды очень пригодилась: открытия второго фронта в Европе Сталин добился в середине войны, пообещав союзникам распустить Коминтерн. Все-таки он продолжал внушать им страх.

— Коминтерн распустили, а Советский Союз тем не менее продолжал оказывать финансовую помощь “братским партиям”…

— Только не при Сталине! Давайте в этом вопросе разберемся. По-настоящему финансировали мы сначала не партии, а революционные движения, то есть в буквальном смысле слова подготовку к революции: в Германии — в 18-м, 20-м, 21-м, 22-м, 23-м годах, в Польше — в 23-м, в Болгарии — в 23-м. Поставляли туда оружие, печатали листовки, газеты и т. д. Это был экспорт революции в самом чистом виде. Но вдруг в 28–29-х годах такая помощь полностью прекращается, и что было причиной, догадываетесь? Просто нигде в мире больше не было ни намека на революцию. Ни одной искры, из которой можно бы раздуть пожар. В такой ситуации оставалось только одно: включиться в знаменитый МОПР — Международную организацию помощи борцам революции, своего рода политический Красный Крест. Впрочем, это была честная, открытая помощь тем, кто страдал за свои убеждения от местных фашистских и диктаторских режимов. А финансирования партий как таковых не было.

— Как же не было, когда на этот счет состоялось столько разоблачений во всей мировой печати?

— С одной поправкой, которую обычно все забывают: финансирование братских партий началось при Хрущеве. “Ширится мировая социалистическая система…” Лумумба — социалист. Бен Белла — социалист. Насер, националист полуфашистского толка, не только социалист, но и Герой Советского Союза… Хрущев фактически возобновил леворадикальный курс троцкистско-зиновьевского разлива. Та же линия продолжалась в международных делах и при Брежневе. Впрочем, за ними обоими маячила одна и та же фигура: Михаил Суслов. Вот кто и был локомотивом всей этой внешнеполитической идеологической деятельности, отбросившей нашу страну фактически к началу 20-х годов.

— Я так и жду, что вы сейчас скажете: троцкистско-сусловский курс…

— Ну, как историк я так не скажу, но это определение вполне точно соединяет два периода нашей истории, самый “розовый” и самый “серый”. В свое время Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе сумели понять, что мировая революция как конкретная цель — это утопия чистой воды и что нельзя эту утопию организовать насильно. Ведь не случайно “розовый” период в жизни нашей страны закончился вместе с приходом к власти нацистов в Германии. Не случайно именно тогда Сталин и начал свой “новый курс”. Он тоже датируется очень точно: это конец 33-го года.

— Совершенно верно. Я уже говорил, что свою главную надежду на продолжение мировой революции большевики всегда связывали с Германией. И когда к власти там пришли нацисты, первое время царила всеобщая уверенность, что ответом будет широкое массовое движение, которое свергнет этот режим и установит там Советскую власть. Но проходит год, и ничего! Напротив, нацизм укрепляется. И в декабре 33-го года “узкое руководство” Политбюро настояло на принятии решения, что Советский Союз готов “на известных условиях вступить в Лигу Наций”. Условие, собственно, только одно: западные страны идут на заключение Восточного пакта — региональной системы антигерманских оборонительных договоров. Ведь Гитлер даже не считал нужным скрывать свою главную цель: Drang nach Osten! Лето 34-го окончательно убедило Сталина в том, что другого пути избежать столкновения с Гитлером или выстоять в этом столкновении, кроме системы коллективной обороны, нет.

— А что произошло в то лето?

— “Ночь длинных ножей”, когда были вырезаны Рем и другие вожди штурмовиков. Причем произошло это при молчаливой поддержке армии — рейхсвера, переименованного в 35-м году после введения всеобщей воинской повинности в вермахт. Итак, сначала рабочий класс Германии вопреки убежденности большевиков не только не выступил против Гитлера, но по большей части даже поддержал его приход к власти. Теперь его поддержала также армия в борьбе со штурмовиками. Тогда Сталин и понял, что угроза агрессии со стороны Германии более чем реальна.

— Давайте восстановим последовательность событий: Советский Союз вступил в Лигу Наций в сентябре 34-го, но первое решение Политбюро на этот счет состоялось еще в декабре. Почему целых полгода ни партия, ни народ об этом вообще не информировались, почему и во внешней политике такие дворцовые тайны?

— Потому что это был весьма опасный ход. До сих пор и Коминтерн, и все коммунистические партии называли Лигу Наций орудием империализма. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Бухарин обличали ее как средство угнетения колониальных и зависимых стран. Даже Сталин в 20-е годы единожды или дважды характеризовал Лигу Наций в том же духе. И вдруг все эти обвинения забыты, и мы садимся рядом с “угнетателями колониальных и зависимых стран”. С точки зрения ортодоксального коммунизма как квалифицировать такой шаг? Не просто отход от марксизма, больше того — преступление. Пойдем дальше. В конце 34-го была заключена целая серия оборонительных антигерманских договоров — с Францией, Чехословакией, велись также переговоры с Великобританией. С точки зрения ортодоксального коммунизма, что это, как не возрождение пресловутой Антанты: Англия, Франция, Россия против Германии? Сталину постоянно приходилось считаться с латентной оппозицией, с возможностью ее мгновенной реакции.

— Каким образом и где могла проявиться эта реакция?

— На Пленумах ЦК партии. С конца 33-го по лето 37-го на любом Пленуме Сталина могли обвинить, причем с точки зрения ортодоксального марксизма обвинить совершенно правильно, в ревизионизме и оппортунизме.

— Все же я повторю свой вопрос: в конце 34-го по партии был нанесен первый удар, начались репрессии. Разве это могло произойти без ведома и участия Сталина?

— Конечно, могло! Фракционная борьба в партии, мы об этом уже говорили, началась еще в 1923 году ввиду скорой кончины Ленина и с тех пор не стихала вплоть до зловещего 37-го. И всякий раз победившая фракция вычищала представителей других фракций. Да, это были репрессии, но репрессии выборочные, или, как стало модно говорить после войны в Персидском заливе, точечные. Устранили от власти Троцкого — тут же начались репрессии против его наиболее активных сторонников и соратников. Но при этом примите к сведению: никаких арестов! Их просто снимали с высоких должностей в Москве и отправляли в Сибирь, Среднюю Азию, на Урал. Куда-нибудь в тьмутаракань. Отстранили Зиновьева — то же самое: его соратников снимают с высоких должностей, отправляют куда-то подальше, в Ташкент, например. Вплоть до конца 34-го года это не выходило за рамки фракционной борьбы.

— Ну как же: а Промпартия, а “Шахтинское дело”? Уже пущен в ход термин “вредитель”, который вскоре сменится термином еще покруче — “враг народа”. И ведь кого судили? Инженеров, техников, рабочих, крестьян. Да какие же они фракционеры, вне зависимости от своих политических взглядов?

— Да, все это было, но давайте ответим на простой вопрос: кто в это время контролировал деятельность ОГПУ и давал санкции на все аресты, на все политические процессы, чья подпись стоит под расстрельными приговорами тех лет? Это тот, кто курировал в Политбюро силовые органы: ОГПУ, прокуратуру и суд. Товарищ Бухарин, которого сегодня нам представляют как страдальца и агнца Божьего. Все процессы конца 20-х, направленные прежде всего против интеллигенции, против инженеров, проходили по инициативе Бухарина: необходимость в них он доказывал на самом верху.

— Но ведь когда произошло убийство Кирова, Бухарин давно уже был не у дел. А репрессивный аппарат стал еще изощреннее. В декабре 34-го НКВД объявил, что в деле нет достаточных улик для предания суду Зиновьева и Каменева, а через три недели такие улики вдруг находятся. В результате одного приговорили к десяти, другого к пяти годам заключения в политизоляторе, а еще через год, в 36-м, обоим завязали глаза. Но ведь Сталин знал, что ни тот, ни другой к этому убийству не причастны!

— Знал. И все-таки с помощью НКВД решил устрашить оппозицию, которая все еще могла сорвать его планы. В этом смысле я не вижу большой разницы между Сталиным и, скажем, Иваном Грозным, который, повесив какого-нибудь строптивого боярина в проеме дверей его собственного дома, по два месяца не разрешал снимать труп, в назидание всем его близким.

— Иными словами, “новый курс” — любой ценой? Ну а если бы XVII съезд избрал лидером “любимца партии”, допускаете ли вы, что…

— Не допускаю. Это еще одна легенда о Кирове, с которой нам предстоит расстаться, как пришлось расстаться с легендой о том, что он был убит по приказу Сталина. Брякнув эту чушь в своем секретном докладе XX съезду, Хрущев потом приказал почистить архивы так, что сегодня мы там сплошь и рядом наталкиваемся на записи: “Страницы изъяты”. Навсегда! Безвозвратно! Еще и потому нет никаких оснований говорить о “вспышке” политического соперничества между Сталиным и Кировым, что бюллетени голосования на XVII съезде партии не сохранились. Однако в любом случае результаты голосования не могли повлиять на властное положение Сталина: ведь съезд избирал только Центральный Комитет, а уже члены ЦК на своем первом Пленуме избирали Политбюро, Оргбюро и Секретариат.

— Тогда откуда же слухи о “соперничестве”?

— После XVII съезда Сталин отказался от титула “генерального секретаря” и стал просто “секретарем ЦК”, одним из членов коллегиального руководства наравне со Ждановым, Кагановичем и Кировым. Сделано это было, повторяю, не вследствие перетягивания каната с кем бы то ни было из этой четверки, а по собственному решению, которое логично вытекало из “нового курса”. Вот и все! А нам десятилетиями внушали легенды, при том что правда оставалась запечатана в архивах: Киров был убит на почве ревности мужем своей любовницы Милды Драуле. И уж поверьте, меньше всего Сталин был заинтересован в том, чтобы эта банальная история была разыграна как политическая карта против “нового курса”. И если это удалось, это свидетельство не столько его силы, сколько слабости. После Бухарина отделом политико-административных органов ЦК партии, которому были подведомственны НКВД, прокуратура и суд, руководил бывший работник Коминтерна Пятницкий. Который впоследствии также был расстрелян и также числится сегодня среди жертв сталинского произвола. Но документы отдела, который курировали Бухарин и Пятницкий, до сих пор засекречены, и мы, историки, сегодня не в силах даже установить, сколько тысяч судеб и жизней на их совести. Речи нет о том, чтобы снять со Сталина вину за 37-й год и переложить ее на чьи-то чужие плечи! Но, замалчивая одно, мы невольно замалчиваем и другое, куда более важное не только в прошлой, но и в будущей судьбе страны.

— Например?

— Например, “новый курс” Сталина, который в нашей стране так же неразрывно связан с его именем, как в США “новый курс” связан с именем Франклина Рузвельта. Не говоря уже о том, что пришлись они на одну эпоху истории, и это в немалой степени способствовало сближению взглядов тогдашних политических лидеров мира. Если бы Сталин с таким же успехом провел свой “новый курс”, как это удалось Рузвельту, мировая история сложилась бы совсем по-другому, а нам не пришлось бы испить горькую чашу 37-го года. Вот в этом с американской стороны и пробует разобраться мой коллега Арч Гетти, хотя, разумеется, не только он.

— Однозначно не ответишь, эти два органа переплетались. Всего состоялось семь очередных съездов Советов, восьмой, чрезвычайный, был уже неурочный и последний. В периоды между съездами и призван был действовать Центральный исполнительный комитет — подобие парламента, куда входило около 300 человек. Но он почти не собирался в полном составе, постоянно функционировал лишь избранный им Президиум.

— Эти триста человек были хотя бы освобожденными работниками?

— Конечно, нет. Они представляли как широкое, так и узкое руководство страны. Что касается Президиума ЦИК, то в него входили только члены Политбюро и Совнаркома. Уникальный парадокс советской системы управления тех лет состоял еще в том, что его сросшиеся ветви, а по сути одну-единственную ветвь власти от макушки до корней обсел партаппарат. Все это Сталин решил поломать с помощью новой Конституции. Во-первых, отделить в советских органах исполнительную власть от законодательной, а их отделить от судебной, которая напрямую подчинялась наркому юстиции Крыленко. Во-вторых, отделить от этих властных структур партию и вообще запретить ей вмешиваться в работу советских органов. На ее попечение оставить только два дела: агитацию и пропаганду и участие в подборе кадров. Грубо говоря, партия должна была занять то же место в жизни страны, что, скажем, занимает католическая церковь в жизни Ирландии: да, она может влиять на жизнь государства, но только морально, через своих прихожан. Реформа, которую задумал Сталин, призвана была консолидировать наше общество ввиду почти неминуемого столкновения с фашистской Германией.

— Можете вкратце перечислить ее основные цели?

— Первая: ликвидировать т.н. лишенцев. До революции значительная часть населения лишалась избирательных прав по цензу оседлости и имущественному цензу, после революции это были “социально чуждые элементы”. Сталин решил наделить избирательными правами всех граждан, за исключением тех, кто лишен этих прав по суду, как и делается во всем мире. Второе: выборы равные для всех общественных классов и социальных слоев. До революции все преимущества были у т.н. землевладельцев, то бишь помещиков, которые автоматически проводили гораздо больше депутатов, нежели представители крестьян, рабочих, горожан. После революции рабочие автоматически имели в пять раз больше своих депутатов, нежели крестьяне. Теперь их права выравнивались. Третье: выборы прямые, то есть вместо старой многоступенчатой системы каждый гражданин прямо выбирает местную, республиканскую, союзную власть. Наконец, выборы тайные, чего ни при царской, ни при Советской власти никогда не было. Но самое поразительное: в 1936 году Сталин во всеуслышание заявил, что выборы должны стать еще и альтернативными, то есть на одно место должны баллоти��оваться — не выдвигаться, а баллотироваться — по нескольку кандидатов.

— Выдвигаться и баллотироваться: в чем разница?

— Выдвигать можно сколько угодно кандидатов, а баллотировать — значит утвердить на выборы определенное число кандидатур. Это была первая попытка мягко, бескровно отстранить от власти широкое партийное руководство. Ведь не секрет: первый секретарь обкома, или крайкома, или ЦК Компартии союзной республики был на своей территории и царем, и Богом. Просто отстранить их от власти можно было только нашим привычным путем — по обвинению в каких-то грехах. Но сразу отстранить всех невозможно: сплотившись на Пленуме, они сами могли отстранить от власти кого угодно. Вот Сталин и задумал мирный, конституционный переход к новой избирательной системе. Первые секретари немедленно возразили, что в “сталинский парламент” попадут в основном попы. Действительно, верующих тогда было больше половины народу.

— И что делал бы Сталин, если бы Верховный Совет собрался наполовину из попов?

— Я не думаю, что народ, выбрав тех, кому доверяет, расшатал бы власть. Скорее помог бы ее укрепить. Зато Сталин предвидел, что подавляющее большинство первых секретарей, баллотируясь в Верховный Совет, все-таки на тайных выборах не пройдут. Не простит им народ перегибов в коллективизации и индустриализации, злоупотреблений фактически бесконтрольной властью. Ясно, что всем, кому избиратели отказали бы в своем доверии на первых выборах в Верховный Совет, пришлось бы покинуть и партийные посты. Именно так, мирно и бескровно, Сталин задумывал избавиться от партийных вельмож, укрепить Советскую власть — ну и свою, разумеется.

— Но не мог же он не понимать, что играет с огнем?

— Понимал, но надеялся переиграть партократию.

— Каким образом?

— Апеллируя к народу. Ведь Сталин сознавал, что именно в нем народ видит того, кто способен обуздать эту партократию… Судебный процесс над Зиновьевым и Каменевым в августе 36-го года стал последней точкой в борьбе с троцкистско-зиновьевской оппозицией: от этого удара она уже не оправилась. Но, как ни парадоксально, выпровоженная в дверь, она вернулась в окно, правда, уже в виде мифа. Чем реальнее и ближе становилась перспектива того, что страна станет жить по новой Конституции, тем громче первые секретари кричали о существовании широких заговоров троцкистов и зиновьевцев на их территориях, которые, дескать, могут сорвать выборы в Верховный Совет. Единственный способ предотвратить такую угрозу — развернуть репрессии против них. Даже по стенограмме видно: и Сталин, и Жданов, и Молотов настойчиво говорили о необходимости перестройки системы управления, подготовки выборов в парторганизациях, подчеркивая, что до сих пор там подлинных выборов не проводилось, была только кооптация. А им в ответ — даешь репрессии! Сталин им уже прямым текстом говорит: если такой-то товарищ — член ЦК, то он считает, что знает все, если он нарком, тоже уверен, что знает все. Но так не пойдет, товарищи, нам всем надо переучиваться. И даже идет на явную хитрость, обращаясь к первым секретарям: подготовьте себе двух хороших заместителей, а сами приезжайте на переподготовку в Москву. Но те не лыком шиты, соображают: это один из легальных способов убрать человека с занимаемой должности.

— Странно: все это происходило уже после одобрения новой Конституции, которую 5 декабря 1936 года принял Всесоюзный съезд Советов и демократические достоинства которой уже отметил весь мир. А всего через два месяца борьба вспыхнула с новой силой. В чем дело: приняли “не ту Конституцию”?

— Да нет, Конституцию приняли “ту самую”. Даже главу XI “Избирательная система”, которую написал лично Сталин и за судьбу которой он тревожился больше всего, одобрили без изменений. Последнее, что утвердили делегаты съезда, — это “право выставления кандидатов за общественными организациями”. Короче, это была очень большая победа и сокрушительное поражение группы Сталина.

— В чем состояла победа?

— В Конституции было всего 146 статей. Впервые и только один раз партия упоминается в статье 126-й как “ядро общественных организаций”…

— То есть никакой “руководящей роли партии”?

— Такое положение появится только в брежневской Конституции 1977 года, на новом, “сусловском” витке троцкизма.

— Тогда в чем же группа Сталина потерпела поражение?

— Сталин намеревался провести выборы в Верховный Совет в конце 1936 года, когда истекал срок полномочий делегатов VII съезда СССР. Это обеспечило бы плавный переход от старой к новой системе власти. Но… съезд отложил выборы на неопределенный срок и, больше того, передал ЦИК право утвердить “Положение о выборах” и назначить дату их проведения. Два года тяжелой борьбы оказались потерянными: все приходилось начинать сызнова. В этом весь драматизм 37-го года: уже примерив новую, реформированную модель власти, оставалось только утвердить ее избирательный закон, — страна еще не вырвалась из тисков старой политической системы. Впереди — июньский Пленум, там они столкнутся лоб в лоб. 

— Конечно. Борьба вступила в последнюю стадию, и то, что произошло в апреле, по всем классическим канонам определяется как дворцовый переворот. “Центристская группа” прекрасно отдавала себе отчет в том, что, если упустит инициативу, ближайший Пленум ЦК может ее просто смести. Закрепившись в центральных органах партии и государства, она сама развернула чистку и перетряску высшего партийного аппарата. Но было бы ошибкой думать, что в “широком руководстве” у сталинистов были одни враги. Кстати, быть сталинистом означало в то время быть сторонником “нового курса”, и только в среде высшей партократии это слово звучало с явно негативным оттенком. Хочу остановиться еще на одной фигуре, но тут вы, наверное, подпрыгнете на стуле. Но когда-то и я предположить бы не мог, что прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский был человеком либеральных взглядов.

— Уже и Вышинский либерал?! Да не таким ли людям слово “сталинист” и обязано своим нарицательным смыслом?

— А вы прочитайте протоколы Политбюро тех лет, там есть чему изумиться. В 1935 году, едва став прокурором, Вышинский потребовал пересмотра решения о высылке из Ленинграда т. н. “социально чуждых элементов”. После убийства Кирова НКВД “очистил” город от бывших дворян, сенаторов, генералов, интеллигенции — почти 12 тысяч человек были лишены политических и гражданских прав, многие осуждены по надуманным обвинениям. Политбюро, где тон задавала “пятерка”, поддержало протест прокурора. Большинство лишенцев смогли вернуться в Ленинград, с них сняли судимости и обвинения, восстановили в избирательных правах, отдали невыплаченные пенсии. 1936 год: Вышинский добивается отмены судебных приговоров по закону от 7 августа 1932 года — т. н. закону “о трех колосках”, от которого пострадал целый миллион крестьян! За совершенно ерундовое хищение социалистической собственности. Теперь этот миллион крестьян тоже мог участвовать в первых выборах в Верховный Совет. 1937 год: прокурор СССР настоял на пересмотре дел инженеров и техников угольной промышленности и потребовал реабилитации всех, кто проходил по “делу о Промпартии”. Тем и другим вернули ордена, звания и, само собой, право избирать и быть избранными. Ну как может серьезный историк, читая все это подряд, не прийти к совершенно однозначному выводу, что периоду массовых репрессий предшествовал период либерализации, пусть вынужденной, оправданной борьбой за власть? И тогда уже задаться точным вопросом: что же помешало продолжению этого курса, какая катастрофа его оборвала?

— Верно ли я уловил вашу концепцию: чтобы обеспечить торжество начатой политической реформы, Сталин решил стать “диктатором на час”?

— Было ли подобное намерение у Сталина, можно только гадать. Уже шестьдесят пять лет историки мечтают увидеть одно следственное дело, которое спрятано теперь в архиве ФСБ, потому что в нем — ключ к пониманию того, что произошло между мартом и июнем 1937 года. Однако добраться до него невозможно.

— Дело “Клубок”?

— А вы откуда знаете?

— Я — из вашей книги “Тайны Кремля”, из ваших статей. А вот откуда узнали вы, раз это такая архивная тайна?

— Видите ли, периодически наши службы безопасности любят пустить пыль в глаза, дескать, у них от широкой общественности нет никаких тайн. Выпустят архивные документы мизерным тиражом, а потом говорят: ну как же, мы не только рассекретили, но и опубликовали! Так несколько лет назад в Казани вышел сборник “Генрих Григорьевич Ягода. Документы и материалы”. Тираж — триста экземпляров. Мне пришлось пустить в ход все свои связи, чтобы раздобыть один из них. А большинство историков так и остаются в неведении о том, что прецедент рассекречивания “Клубка” все-таки состоялся. В сборнике приведены протоколы допросов Ягоды, который, будучи главным чекистом, “прозевал” заговор против группы Сталина. Удалось найти и допросы некоторых главных участников заговора, в частности коменданта Кремля Петерсона. Он был задержан в Киеве в апреле 1937-го, и с этого началась волна арестов в армии. Многие имена, обнаружившиеся в заговоре, Сталина буквально потрясли, но особенно сильно — два: Енукидзе и Тухачевского.

— Юрий Николаевич, а не миф ли этот заговор? Может, именно миф и засекречен?

— Скорее тут другая причина. Петерсон, который отвечал за охрану высших лиц государства, знал все помещения Кремля, знал, где обычно встречалась руководящая “пятерка”. В своих показаниях он говорит, что для ее ареста ему требовалось не более 10–15 человек.

— Когда реально возник этот заговор “Клубок”?

— В 1934–1935 годах. Это было реакцией на “новый курс” Сталина, который начался со вступления в Лигу Наций и получил продолжение в разработке новой Конституции страны. И вот что, с моей точки зрения, важно отметить. Это оппозиция нового типа, не имеющая ничего общего со старыми, “идейными”: в ней впервые соединились ортодоксальные коммунисты, “аппаратчики” и военные. Но тут и начинается чисто детективный роман, который нам, историкам, приходится домысливать за героев.

— Почему за героев, разве не за следователей?

— Да, за тех и за других. Поскольку заговорщики очень хотели вовлечь в свои планы армию, предполагалось, что после осуществления операции “Клубок”, то есть после ареста и отстранения от власти руководящей “пятерки”, Пленум ЦК ВКП(б) официально предложит кому-нибудь из крупных военачальников стать временным диктатором страны. В своих признательных показаниях Енукидзе и Петерсон назвали двух кандидатов на эту роль, двух прославленных героев гражданской войны: заместителя наркома обороны М. Н. Тухачевского и военного атташе в Лондоне В. К. Путну.

— А они об этом хотя бы знали? Тухачевский дал согласие стать таким диктатором или хотя бы сыграть такую “роль”?

— Вот я и говорю, что тут остается только домысливать за действующих лиц истории. Ведь до сих пор ни один историк, ни один пишущий автор так и не смог взять в свои руки, увидеть своими глазами какие бы то ни было документальные материалы, связанные с делом “Клубок”, в том числе и материалы закрытого процесса над Тухачевским. Поэтому могу высказать лишь догадку: скорее всего, что-то он знал. Но пока не откроются архивы, мы так и будем домысливать, какой хороший Тухачевский и какой плохой Сталин. В этом духе о них написаны уже десятки книг.

— И все-таки, что мы знаем абсолютно достоверно?

— Что 2 июня 1937 года Сталин приехал на расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны СССР. После доклада Ворошилова, который сообщил об аресте Тухачевского, Путны, Корка, Якира, Уборевича и других замешанных в заговоре военачальников, выступил и Сталин. Нет никаких сомнений в том, что “кремлевский заговор”, открывшийся в самый канун июньского Пленума 1937 года, был для Сталина сильнейшим ударом. Он лишился опоры в армии и теперь в дальнейшей борьбе с партийными догматиками мог рассчитывать только на НКВД.

Кровь пошла

— Объясните мне одну загадку, Юрий Николаевич: Сталин еще в январе 1935-го узнал, что против него сложился разветвленный партийно-военный заговор, но только в мае 1937-го обрушил на заговорщиков свой гнев. Почти два с половиной года караулить момент для расправы!

— Сталин разъединял участников заговора, а точнее, своих возможных противников. И делал это в административных рамках: назначал в разные места и обязательно под контроль НКВД. Разъединял, чтобы таким образом затруднить их контакты, сломать их игру. И если бы “Клубок” развязался сам по себе, возможно, тем бы дело и кончилось. Но он, к сожалению, не развязался, и Сталин это знал. Когда наступил час главной битвы, решил заблаговременно показать кулак.

— Так это с его стороны был упреждающий удар?

— Да, и не один. Второй упреждающий удар был нанесен по партократии. Смысл предпринятой чистки был совершенно ясен: сбрасывая первый балласт, Сталин давал понять, что реальная власть в его руках и тех, кто окажет сопротивление новому избирательному закону, может постигнуть такая же участь. Короче, тон был задан. И в этот момент, с моей точки зрения, сталинская команда совершила очень серьезную ошибку.

— Тем, что вызвала огонь на себя?

— Я бы сказал по-другому: тем, что заставила партократию сплотиться.

— В списках подвергнутых остракизму были и первые секретари?

— Четыре человека: Разумов, Шеболдаев, Лаврентьев (Картвелишвили) и Румянцев, которые соответственно представляли Восточно-Сибирский крайком, Курский, Крымский и Западный (Смоленско-Брянский) обкомы партии. Это и были самые заметные фигуры среди 28 лиц, подвергнутых опале. Однако какая конкретная провинность перед партией и страной им инкриминируется, так и не было сказано, мол, разберется НКВД. В самой аморфности, абстрактности обвинения, которое могло быть предъявлено любому участнику Пленума, и была цель этого превентивного удара на случай, если бы высший партаппарат попытался заблокировать принятие нового избирательного закона.

— И как же аппарат перенес этот удар?

— Как говорится, молча. Никто не задал ни единого вопроса, все проголосовали “за”. Но 23 июня, в день открытия Пленума, в Москву прибыли еще далеко не все члены Центрального Комитета: ехали ведь на поездах. Казалось, можно праздновать победу. Но эйфория, усыпившая бдительность команды Сталина, длилась ровно один день, 28 июня. В этот день в кулуарах Пленума и произошел сговор первых секретарей, которые успели обдумать, чем ответить на генеральную линию Политбюро.

Было 29 июня, Пленум уже заканчивался, когда от первого секретаря Новосибирского обкома партии Р. И. Эйхе в Политбюро поступила записка, в которой он обращался к Политбюро с просьбой временно наделить его чрезвычайными полномочиями на подведомственной территории. В Новосибирской области, писал он, вскрыта мощная, огромная по численности, антисоветская контрреволюционная организация, которую органам НКВД не удается ликвидировать до конца. Необходимо создать “тройку” в следующем составе: первый секретарь обкома партии, областной прокурор и начальник областного управления НКВД, с правом принимать оперативные решения о высылке антисоветских элементов и вынесении смертных приговоров наиболее опасным из числа этих лиц. То есть фактически военно-полевой суд: без защитников, без свидетелей, с правом немедленного исполнения приговоров. Мотивировалась просьба Эйхе тем, что при наличии столь мощной контрреволюционной организации выборы в Верховный Совет могли принести нежелательный политический результат.

— Как объяснить, почему Сталин и его группа, которые на предыдущих Пленумах ЦК уже не раз отбивали требования партаппарата ввести репрессии, на этот раз молчаливо приняли позицию большинства? Боялись проиграть? Но ведь сделанный ими выбор привел к поражению не только “нового курса”, они и сами навсегда потеряли лицо…

— Мое объяснение сводится к тому, что, если бы сталинская группа пошла наперекор большинству, она была бы немедленно отстранена от власти. Достаточно было тому же Эйхе, если бы он не получил положительной резолюции на свое обращение в Политбюро, или Хрущеву, или Постышеву, любому другому подняться на трибуну и процитировать Ленина, что он говорил о Лиге Наций или о советской демократии… достаточно было взять в руки программу Коминтерна, утвержденную в октябре 1928 года, куда записали как образец ту систему управления, которая была зафиксирована в нашей Конституции 1924 года и которую Сталин порвал в клочки при принятии новой Конституции… достаточно было все это предъявить как обвинение в оппортунизме, ревизионизме, предательстве дела Октября, предательстве интересов партии, предательстве марксизма-ленинизма — и все! Я думаю, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов до конца июня не дожили бы. Их бы в ту же минуту единодушно вывели из ЦК и исключили из партии, передав дело в НКВД, а тот же Ежов с величайшим удовольствием провел бы молниеносное следствие по их делу. Если логику этого анализа довести до конца, то не исключаю уже и такого парадокса, что сегодня Сталин числился бы среди жертв репрессий 1937 года, а “Мемориал” и комиссия А. Н. Яковлева давно выхлопотали бы его реабилитацию.

— Но это если бы он сказал “нет”. А он сказал “да”. Какая разница миллионам людей, которым это страшное соглашательство причинило столько бед, почему оно произошло и как при этом терзалась душа товарища Сталина?

— А знаете, разница есть. Если бы ее не было, история пошла бы по-другому. Ведь уже в 1938 году Сталин отомстил. Почти все участники этого Пленума, которые, сломив Сталина, вдребезги разбили его “новый курс”, сами пошли под репрессии, на сей раз действительно сталинские.

— Хорошо, возвратимся в первый период сталинских репресий. Что было после того, как прямо на Пленуме записка Эйхе получила одобрительную резолюцию Политбюро?

— Разъехавшись на свои места, самые шустрые партийные секретари уже к 3 июля прислали в Политбюро аналогичные запросы о создании внесудебных “троек”. Причем сразу указали в них и намеченные масштабы репрессий. В течение июля такие шифротелеграммы пришли со всех территорий Советского Союза. Не воздержался никто! Это неопровержимо доказывает, что на Пленуме произошел сговор и важно было только создать прецедент. Вот передо мной ксерокопия нескольких шифротелеграмм из Российского государственного архива новейшей истории, которые недавно были рассекречены для чисто пропагандистских целей. Уже 10 июля 1937 года Политбюро рассмотрело и утвердило двенадцать заявок, которые пришли первыми. Московская, Куйбышевская, Сталинградская области, Дальневосточный край, Дагестан, Азербайджан, Таджикистан, Белоруссия… Я сложил цифры: только за один этот день было дано разрешение подвергнуть репрессиям сто тысяч человек. Сто тысяч! Такая страшная коса еще никогда не гуляла по нашей России. Причем половина ее первой жатвы пришлась на Московскую область, отнюдь не самую крупную в стране. В образованную здесь “тройку” вошел, как положено, первый секретарь Московского обкома партии Н. С. Хрущев. Рядом с его фамилией и подписью всегда присутствует фамилия и подпись Реденса — начальника управления НКВД по Московской области, родственника Н. Аллилуевой, второй жены Сталина. Реденс сегодня тоже числится в списках жертв сталинского произвола. Так вот Хрущев и Реденс представили… впрочем, лучше я процитирую их запрос в Политбюро: “к расстрелу: кулаков — 2 тысячи, уголовников — 6,5 тысячи, к высылке: кулаков — 5 869, уголовников — 26 936”. И это только один взмах косы!

— Махали и дальше?

— Конечно! Ведь каждой территории отпускались одноразовые лимиты, то есть Политбюро все-таки накладывало определенные ограничения, находя, что запросы с мест чересчур завышены. Ничего, приспособились и к этому: спустя месяц, или два, или три некоторые первые секретари запрашивали новые лимиты. И получали.

— “Лимиты на расстрел”… Господи, и как только эти чудовищные слова выдержал русский язык! Причем к расстрелу — округленные лимиты, к высылке — чуть ли не с дробями. Почему?

— Понятно, что цифры брались с потолка, а округлялись они или сознательно представлялись в виде точных подсчетов, какая разница? Вот заявка из Дагестана: к расстрелу — 600, к высылке — 2 485 человек. Но теперь давайте задумаемся, а откуда, например, в Московской области летом 1937 года, когда борьба с кулачеством давно уже канула в Лету, вдруг объявилось почти 8 тысяч кулаков? И более 33 тысяч уголовников? Что это были за уголовники и кулаки? Пока историкам не дадут возможность точно, по документам, проверить, кто были эти люди, мы так и будем только предполагать… Но уж позвольте мне свое предположение высказать, тем более что я в нем глубоко уверен. Судя по численности репрессированного народа, это прежде всего те самые крестьяне, с которых совсем недавно, всего только год с небольшим назад, Сталин и Вышинский сняли судимости по закону о “трех колосках” и которым вернули избирательные права в надежде, что они все-таки простят Советской власти ее революционные перегибы и теперь проголосуют за ее новый, конституционный и парламентский строй. Но аппарат переиграл Сталина не только на выборах 12 декабря 1937 года, но еще и на добрых пятьдесят лет вперед. В том году, кстати, на целый год позже, чем планировал Сталин, прекратил свое существование ЦИК, а его место занял Верховный Совет СССР. Но мне ли вам говорить, какой “советский парламент” мы получили и почему даже у Сталина к нему не легла душа?

— Догадываюсь: Эйхе прошел в Верховный Совет?

— Все “первые” прошли. А теперь представьте себе народных избранников вроде Эйхе, которые потому и постреляли столько народу, чтобы никогда реальным выборам в стране не бывать, — и вдруг они добровольно примут закон, который их разрешает? Добавлю только: весной 38-го, пробыв всего несколько месяцев в должности наркома земледелия, Эйхе арестован, расстрелян.

Отомстил

— Как же удалось остановить кровавую косу?

— Всю вторую половину 37-го года в Политбюро потоком лились шифротелеграммы с просьбами увеличить лимиты по первой категории (расстрелы) и лимиты по второй категории (высылка за пределы данной территории). Естественно, в условиях репрессий было уже не до альтернативных выборов. Только представьте себе такую ситуацию: на избирательном участке номер такой-то партийный кандидат провалился, победил выдвиженец общественной организации. Местная “тройка” немедленно пришила бы ему “дело” и подвела под расстрел или отправила в ГУЛАГ. Это грозило принять такие масштабы, что страна могла бы скатиться в новую гражданскую войну. В октябре снова собрался Пленум партии, уже третий в течение этого страшного года. Вот только что мне удалось обнаружить в архивах уникальный документ: 11 октября 1937 года в шесть часов вечера Молотов подписал окончательное отречение от сталинской идеи состязательных выборов. Взамен Пленум утвердил безальтернативный принцип “один кандидат — на одно вакантное место”, что автоматически гарантировало партократии абсолютное большинство в советском парламенте. То есть за два месяца до выборов она уже победила.

— Вы говорили о мести Сталина этим победителям…

— Вы должны понять: в 37-м году еще не было всесильного диктатора Сталина, был всесильный коллективный диктатор по имени Пленум. Главный оплот ортодоксальной партийной бюрократии, представленной не только первыми секретарями, но и наркомами СССР, крупными партийными и государственными чиновниками. На январском Пленуме 38-го года основной доклад сделал Маленков. Он говорил, что первые секретари подмахивают даже не списки осужденных “тройками”, а всего лишь две строчки с указанием их численности. Открыто бросил обвинение первому секретарю Куйбышевского обкома партии П. П. Постышеву: вы пересажали весь партийный и советский аппарат области! На что Постышев отвечал в том духе, что арестовывал, арестовываю и буду арестовывать, пока не уничтожу всех врагов и шпионов! Но он оказался в опасном одиночестве: через два часа после этой полемики его демонстративно вывели из кандидатов в члены Политбюро, и никто из участников Пленума на его защиту не встал.

— Даже Хрущев, которому тоже крепко досталось в том докладе Маленкова? Эти два человека ровно через пятнадцать лет окажутся главными претендентами на место покойного вождя, вот почему так интересно понять истоки их противостояния…

— Да, Маленков сказал в своем докладе о том, что проведенная в Москве проверка исключений из партии и арестов обнаружила, что большинство осужденных вообще ни в чем не виноваты. Однако в январе 38-го Хрущев предпочел отмолчаться, сделать вид, что к нему эта критика отношения не имеет. Дело в том, что как раз на январском Пленуме он был освобожден от должности первого секретаря Московского обкома и горкома партии и назначен первым секретарем ЦК компартии Украины. И очень скоро после того как он приступил к своей новой должности, из Киева в Политбюро пришла шифрограмма: Хрущев сразу запросил лимитов по первой и второй категории на 30 тысяч человек.

— И Сталин опять подписал? В том числе и своему будущему разоблачителю? Скажите, ну что могла дать эта борьба двуличных с двуличными, этот Пленум двуличия?

— Да, но именно этот Пленум впервые сказал нечто внятное о том, что происходит в стране. Он принял постановление с очень длинным названием: “Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков”. Но, конечно, это постановление, говорившее о терроре в завуалированной форме, не могло его остановить. Для этого нужно было разорвать связку партократия — НКВД, которая приняла формы опасной консолидации на уровне местных организаций. И прежде всего из этой связки нужно было убрать Ежова. Бывший партийный работник Н. И. Ежов стал наркомом внутренних дел в октябре 36-го года. Поначалу вся его деятельность на новой должности свелась к аресту примерно четырех тысяч троцкистов и зиновьевцев. Но когда ему было позволено арестовать Тухачевского, Якира, Уборевича и других видных военачальников, затем членов и кандидатов в члены ЦК, а накануне июньского Пленума — заместителей председателя Совнаркома Рудзутака и Антипова, то есть фигуры первого ряда, НКВД, как любая карательная система во всех странах и во все времена, стал входить во вкус. Теперь уже кругом мерещились затаившиеся враги. Стремительно наращивая масштабы репрессий, Ежов давал понять, насколько партии и стране нужен он, нужен его репрессивный аппарат.

— Когда Сталин принял решение остановить НКВД?

— Обычно считается, что побудительным толчком к этому стал внезапный арест в июле 38-го года В. Я. Чубаря, заместителя председателя Совнаркома, то есть самого Молотова. Это серьезно нарушило баланс сил в Политбюро: из 15 голосов сталинская группа располагала семью, после ареста Чубаря осталось только шесть.

— Но ведь это и была та самая Комиссия для разрешения вопросов секретного характера, которая, вопреки новой Конституции, узурпировала власть в стране!

— Совершенно точно. В эту комиссию входил и Ежов. То есть борьба началась уже на самом верху пирамиды. И когда НКВД убрал из “семерки” Чубаря, Сталин решил сделать Ежову второе предупреждение.

— А первое? Вы ничего не сказали о первом.

— Ну первое Ежов принял с большим счастьем: в апреле 1938 года его назначили “по совместительству” еще и наркомом водного транспорта. Второе предупреждение было сделано в августе: Сталин и Молотов целых четыре часа убеждали Ежова согласиться на кандидатуру Л. П. Берия в качестве своего первого заместителя. И вот третий, последний акт этой долгой процедуры: 23 ноября Ежов опять вызван к Сталину, где уже находились Молотов и Ворошилов. Мне пришлось держать в руках документ, который Ежов писал явно под их диктовку. Написан он на трех страницах, все разных размеров, то есть хватали первые подвернувшиеся под руку бумажки и подсовывали их Ежову, лишь бы тот не прекратил писать. Формулировка его отстранения от должности меняется дважды: видимо, он сопротивлялся, возражал. А надо-то было вырвать от него решение уйти “по собственному желанию”! Тут же пишется проект постановления, который звучит как гарантия: “Сохранить за т. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта”. Наконец заявление написано и подписано: “Н. Ежов”. Вот с этого и началось устранение “ежовщины”. Политбюро послало на места телеграммы с прямым текстом: немедленно прекратить репрессии и распустить “тройки”. Снова, перехватив инициативу, сталинская группа уже в конце 1938 года добилась проведения первых судебных процессов над работниками НКВД, обвиненных в фальсификации и надуманности дел, по которым почти целый год судили, ссылали и казнили тысячи людей. Так удалось остановить большой террор.

— И началась, как я понимаю, вторая волна репрессий, “террор мщения”, обрушенного теперь уже на головы инициаторов большого террора? Но ведь несчастье в том, что из этой спирали насилия страна уже так и не вышла. В самом деле, лучше бы Сталин отклонил пробный шар Эйхе с риском для собственной жизни, чем допустил такое в масштабах страны.

— А остановило бы это большой террор? Да, несомненно, положительная резолюция Сталина на записке новосибирского партсекретаря не просто его чудовищная ошибка, но и преступление: первый секретарь ЦК партии фактически разрешил партократии создавать свои военно-полевые суды. Поэтому ответственность за развязанный в стране террор со Сталина не снимается. При всем том инициатором террора был не он — инициаторами были другие. Значит, мы обязаны проверить и альтернативную версию: а если бы не эта личная ошибка, это личное преступление Сталина, что ждало бы страну? Честно говоря, думаю, что наше прошлое было бы еще мрачней. Сметя сталинистов вместе с их реформами, партократия установила бы такой лжереволюционный антинародный режим, что обуздать его наверняка стоило бы еще больших жертв.

— Пока велась идеологическая борьба двух миров, все время говорилось о нескольких миллионах сталинских жертв. Готова ли сегодня историческая наука ответить, сколько в действительности людей попало в жернова репрессий?

— До конца еще нет, но пределы катаклизма уже ясны. Российские и зарубежные историки сходятся сегодня на том, что две волны террора унесли триста — четыреста тысяч жизней. Естественно, первая намного больше, чем вторая.

— Если не Сталин развязал террор, более того, именно он добился его прекращения и сурово отомстил инициаторам, то как же он мог до конца своих дней мириться с существованием ГУЛАГа? Я уже боюсь, что в вашем дальнейшем рассказе ГУЛАГ просто перестанет существовать как факт истории, а Сталин окажется чуть ли не попечителем какой-то системы исправительных учреждений…

— Не бойтесь: будем строго держаться исторических фактов — раз и последовательности исторических событий — два. Так вот, ГУЛАГ в том понимании, в каком мы сегодня его знаем, начался именно со строительства Беломорско-Балтийского канала. Начальная история ГУЛАГа описана в известной книге “Канал имени Сталина”, которая вышла в середине 1930-х, а года два или три назад была переиздана, так что вполне доступна современному читателю. Не верить ей нет оснований: среди авторов книги такие имена, как, например, Зощенко. И все они подтверждают, что основная масса строителей Беломорканала были уголовники, которых там перевоспитывали трудом. Но не ускользнут от вашего взгляда и первые тревожные симптомы беззакония: инженеры и техники на Беломорканале, как свидетельствует та же книга, эти-то люди явно не из уголовного мира. Это техническая интеллигенция, которую доставил сюда НКВД. Не успели эти люди в той, прошлой своей жизни еще и задуматься толком, как бы навредить Советской власти, как доблестные чекисты уже разоблачили их замысел, арестовали и отправили на строительство Беломорканала. Но тут уж они попали в общую среду и на общую доску почета, где их так и представляли: бывший вредитель, а ныне орденоносец…

— Прямо китайщина какая-то… И кто же извратил такую светлую идею ГУЛАГа?

— Все это началось летом 1937 года. Как я уже говорил, в шифротелеграммах, поваливших в Политбюро от секретарей обкомов и крайкомов сразу после июньского Пленума ЦК ВКП(б), постоянно испрашивались два вида репрессий против “антисоветских элементов”. Но если для выполнения лимитов первой категории требовались всего лишь застенки, а их полным-полно в нашей стране, то лимиты второй категории сразу превратились в серьезную головоломку: а куда высылать? Из Московской области — в Куйбышевскую, а из Куйбышевской — в Московскую? Но что Хрущев, что Постышев своих “врагов” готовы были отправить куда угодно, а вот “чужих” принять — это нет. Что и сообразили мгновенно энкавэдэшники, перевернув формулировку “высылка за пределы данной территории” на “отправку в трудовые лагеря”. Ведь по планам третьей пятилетки в стране возникло немало строек в труднодоступных местах, с неблагоприятными условиями жизни, куда никак не могли завербовать нужное количество рабочей силы. Знаменитый Норильский комбинат поначалу находился в ведении Главного управления Северного морского пути, который и начал его строительство. Но желающих ехать в тундру Таймырского полуострова было так мало, что несколько лет работа практически не шла. В 1936 году строительство комбината было передано НКВД. А с лета 1937 года заработала машина, которая начала поставлять ГУЛАГу любое количество заключенных, целые трудармии.

— Но если ГУЛАГ не творение Сталина, если “тройки” — разогнал, инициаторам террора — отомстил, то почему же это их поганое творение не уничтожил? Решил подождать: вдруг еще пригодится? Хорошо хоть не вернулся к идее альтернативных выборов: вот уж это было бы верхом цинизма, когда столько народу сидело на нарах.

— Не знаю, огорчу я вас или обрадую: начиная с конца 38-го и уже до самой войны — это была сплошная полоса реабилитаций. Возьмите тех же военных. Рокоссовский сидел? Сидел. Выпустили? Выпустили. И так очень многих. Свыше ста тысяч людей вернулись из лагерей и тюрем, когда наркомом внутренних дел стал Берия. Но ГУЛАГ постепенно опять начал заполняться противниками сталинского режима — откуда, вы думаете, они взялись? Да из тех же лагерей! В ГУЛАГе существовало дикое правило, не имеющее прецедента в мировом пенитенциарном законодательстве: стоило любому вору, насильнику, убийце нарушить лагерный порядок и предстать перед внутрилагерным судом, как он тут же менял статус — теперь это был уже государственный преступник, политический арестант. И сталинская бюрократия никогда не отменяла этого правила, она уже не умела жить без врагов. Точно так же со времен Сталина у нас доныне совершенно бездумно относят к “политической оппозиции” всех тех, кто сражался против своей родины под чужими знаменами. Власовцы, украинцы из эсэсовской дивизии “Галичина”, латыши, эстонцы, литовцы, которые были в эсэсовских легионах, те же крымские татары и те же чеченцы, которые надевали мундиры немецких формирований. Во всем мире это — коллаборационисты, особая статья уголовных преступников, заслуживающих виселицы или как минимум презрения. Во Франции после освобождения актеров и актрис, певших и плясавших перед немцами, женщин, спавших с оккупантами, стригли наголо и с табличками на шеях водили по улицам, чтобы каждый желающий мог плюнуть им в лицо, а маршал Петэн так и умер в тюрьме, приговоренный к пожизненному заключению. Кнута Гамсуна, великого писателя, лауреата Нобелевской премии, судили всего за одну коллаборационистскую статью, и все норвежцы плевали в него, а Квислинга… отсюда квислинговцы, норвежские коллаборанты… повесили по приговору суда. И только наши политологи поныне относят коллаборационистов к политической оппозиции и, следовательно, к жертвам сталинских репрессий.

— Эволюция произошла… назад. Консервативная часть партократии укрепилась настолько, что уже сама отважилась возложить на культ покойного диктатора всю ответственность за свои былые злодеяния, а себя выставить в качестве жертв.

— Как говорится, такой тезис надо еще доказать.

— Как раз всем тем, что происходило между 53-м и 56-м. Проиграв свою первую… первую после Сталина… битву с партократией, Маленков нанес ей чувствительнейший удар с другой стороны. Как председатель Совета Министров, в мае 53-го он отменил “конверты”, официально введенные Совмином еще до войны всему партийному аппарату, то есть денежные доплаты первым, вторым, третьим и прочим нумерованным секретарям, заведующим отделами и так далее, от ЦК КПСС до райкома партии. В дополнение к основной эти люди получали еще как минимум три зарплаты, не облагаемые налогом. Плюс “вертушка”, кремлевский телефон, кремлевская поликлиника, кремлевская столовая, кремлевский санаторий и т. д. И вот все это Маленков отнял. Более того, тут же прибавил зарплату всем работникам советского аппарата. Если прежде первый секретарь обкома получал в четыре-пять раз больше председателя облисполкома, то теперь председатель облисполкома оказался более обеспеченным. И тогда все первые секретари начали заваливать Хрущева слезными посланиями с просьбой сохранить за ними старые привилегии.

— Почему они адресовались к Хрущеву, какой партийный пост в то время он занимал?

— Всего лишь один из “равных” секретарей ЦК, как и предусматривало решение о коллективном руководстве. А адресовались к нему потому, что “свой”, из 37-го. Это и решило исход дела. Перед сентябрьским Пленумом 53-го года Хрущев из кассы ЦК, поскольку он контролировал средства партии, выплатил ее функционерам все, что “недоплатил” Маленков. Из благодарности они единодушно избрали Никиту Сергеевича своим первым секретарем. Но мало этого: через месяц Хрущев стал еще и заместителем председателя правительства. Георгий Максимилианович думал, что, сделав первого секретаря ЦК КПСС одним из своих заместителей, он таким образом поставит партию под правительственный контроль, и поручил ему самый провальный участок работы: сельское хозяйство. Выплывет, ну что ж, и для страны хорошо. А нет, то так тому и быть: правительство укрепится, партия же наконец займет то место в структурах управления, которое ей хотел отвести еще Сталин. Но тут Маленков жестоко просчитался. И месяца не прошло, как Хрущев выдвинул идею подъема целинных и залежных земель как основного средства резкого увеличения сбора зерновых. Новый экономический курс правительства Маленкова сводился к долгожданному переносу акцента с тяжелой индустрии на легкую промышленность, на интенсификацию сельского хозяйства, на удовлетворение насущных потребностей людей. А президиум ЦК КПСС по настоянию нового лидера уже 4 января 1954 года принял постановление об освоении целины, что означало в лучшем случае “расширение” аграрного сектора, но уж никак не его интенсификацию, тем более ввиду неизбежного распыления средств. Все вернулось на круги своя: партия опять стала рулить, а у руля — те же партийные бюрократы из прошлого. Осталось только очиститься, свалив старые грехи на вождя, что и произошло на ХХ съезде партии в 1956 году.

Ну а действительная кульминация наступила еще через год, когда опять столкнулись старые оппоненты все из того же сталинского круга. Помните, знаменитая “антипартийная группировка”: Молотов, Маленков, Каганович, Булганин и примкнувший к ним Шепилов? Сначала-то, на президиуме, победили они — Хрущев был отправлен в отставку. Тогда вмешался маршал Жуков. За несколько часов на военных самолетах он со всей страны доставил в Москву всех членов ЦК. Собрался Пленум и отстоял Хрущева. Уйти пришлось оппонентам — теперь уже окончательно и с клеймом. Но вот недавно в архиве я обнаружил блокнот Молотова, куда он заносил свои мысли, готовясь сказать, что считает неправильным в политике Хрущева. Поверьте, было от чего остолбенеть: пункт за пунктом, позиция за позицией, это как раз то, что Хрущеву предъявят через семь лет — в октябре 64-го! Когда уже ему, как когда-то Сталину, старые соратники скажут: “Отдыхай, наш дорогой Никита Сергеевич”. Так пришел Брежнев, и опять все застыло. Потом Андропов, о котором лишь говорят, что он подавал некоторые сигналы к пересмотру нашего прошлого, потом опять реставрация — Черненко…

Скажу честно: я противник реабилитации Сталина, ибо я противник реабилитаций вообще. Никого и ничего в истории реабилитировать не надо — но выявить истину, сказать правду — это обязательно. Однако со времен Хрущева постоянно на слуху только те жертвы сталинских репрессий, которые сами в них участвовали, или способствовали им, или не препятствовали им. Ну вот один из самых кровавых палачей сталинской эпохи, Постышев: его расстреляли не за то, что он в своей Куйбышевской области без суда и следствия казнил десятки тысяч людей, а по придуманному обвинению “за участие в контрреволюционных антисоветских организациях”. И это сегодня основание для его реабилитации! Только на такого рода фигурах и концентрируется все внимание Комиссии по реабилитации жертв сталинских репрессий. При этом много ли у нас состоялось юридических реабилитаций невинно пострадавших людей? Кто этим занимается на сколько-нибудь регулярной основе? Суды? Только если каким-то потомкам удается достучаться сначала до архивов, что весьма не просто, затем до судов, что еще сложнее. Сотни тысяч крестьян, рабочих, учителей, почтальонов, священников или, собирательно говоря, рядовых советских избирателей 1937 года, никого не интересуют, кроме историков, — однако историки даже имена их не могут узнать! И тут у меня закрадывается уже очень серьезное подозрение, что это искусственный кризис исторической науки, это замкнутый круг. Пока жупел продолжает служить, не узнать нам всей исторической правды, а пока не узнать всей правды, жупел будет служить.

http://trof-av.narod.ru

На страницу "Библиотека"......

На Главную страницу .....